Прожекторы снаружи умерили сияние, и Лина наконец-то смогла увидеть то, что происходит снаружи. Скипер стоял на асфальтовой площадке, в окружении кубов-ангаров — обшарпанных, серых, с узкими бойницами окошек. Слева шел высокий бетонный забор, над ним — несколько рядов колючей проволоки. Впереди — пара бронетранспортеров, стволы их нацелены на скипер. Слева — армейский грузовичок. В кузове, как раз на уровне Лины, стоит какой-то хмырь — рыжий, бородатый, в пилотке, камуфляжном костюме, перетянутом ремнем и портупеями. На плечах — погоны. В правой лапе — автомат, в левой — мегафон. И снова: “ГАВ ГАВ ГАВ!”
— Эй ты, придурок, открой дверь, — тихо сказала Лина. — И побыстрее открой, а то парень умрет. — Она показала пальцем на Умника. — Он ведь ваш, да? Вы ведь не хотите, чтобы он умер?
Бородатый, как ни странно, увидел то, что показывала Лина. Наклонился к стеклу, всмотрелся в салон. Тоже показал пальцем на Умника. И гавкнул:
— УРИ?
Во всяком случае, так это звучало.
— Ури, — повторила Лина.
— УРИ, НА?
— Ага, урина, — кивнула головой Лина. — Сплошная урина. Открывай, мужик.
— ЛИНА? — На этот раз бородатый показал пальцем на Лину.
— Да, да, Лина. — Лина снова кивнула. — Это я. И Умник — Ури, или как там его по-вашему зовут. Мы прибыли. Вытаскивайте нас отсюда, рыжие собачки.
Бородатый неожиданно расцвел в широчайшей улыбке, несколько подпорченной отсутствием пары передних зубов. Оживился, замахал кому-то руками, снова завопил на своем странном языке — слава богу, на этот раз без мегафона. Из-за ангара вырулила машина “Скорой помощи” — самая обычная, без военных наворотов. Со всех сторон появились люди — тоже обычные, в рабочих оранжевых робах, не в камуфляже. Трое из них шустро кинули на борт грузовичка сварочный аппарат, вскочили следом, оттеснили плечами рыжего бородача — похоже, совершенно ошалевшего от счастья, и начали вскрывать скипер. Полетели синие искры… Лина закрыла глаза.
Дверь открылась, в салон ворвался свежий воздух.
— Лина? Здрявствуйти, вы Лина? — спросил голос на английском языке с незнакомым, но противным акцентом.
— Да.
— Лина Горны? Тот сямый?
— Да. Тот самый.
— А Ури? Как он есть? Он в живых?
— Пока в живых, — сказала Лина. Открыла глаза и увидела перед собой лицо пожилого человека. Впрочем, Не пожилое… просто морщинистое — как у Умника. Физиономия, не испытавшая косметических подтяжек — сразу видно, что не американец. Человек из страны, где в моде морщины на лбу и в уголках глаз.
— Ури был ранен?
— Он ранен. Тяжело ранен, понимаете? Если вы будете так долго возиться, он не дотянет…
— О, не беспокойтесь, Лина, — человек улыбнулся. — Все уже в порядке дел. Думайте, что вы дома. Мы очень вас ждать, очень. Дальше все будет хорошо.
Смешные нелатинские буквы остановили свой бесконечный бег, превратились в осмысленное предложение: “Конец сеанса 126”, вспыхнули на прощание розовым светом и исчезли.
Осталась абсолютная, беспросветная чернота.
Лина попыталась пошевелить рукой — не получилось.
— Все, — произнес голос снаружи, из-за пределов тьмы. — Инсталляция завершена.
— Можно отключать? — спросил второй голос. — Упакована под завязку.
— Отключай.
— Отмаялись, — первый голос вздохнул с облегчением. — Не верится даже, ей-богу. Пусть девушка поспит еще денечек, да и сам я залягу дрыхнуть на пару суток.
— Что, прямо-таки на пару суток? Позволь не поверить.
— Да ладно, Мефодьсвятополкыч, что ж вы не верите? — вальяжно спросил первый. — Я знаете как спать люблю! Особенно после таких припашек. Достали авралы хуже некуда. Вечно так — все бегом, все орут: давай быстрее, Петя, шевели задницей, поднажми еще, родина в опасности. И что? Проходит месяц-другой, спрашиваешь: ну как там наш клиент, пущен в дело? А тебе отвечают: нет пока, еще не время, нужно подождать. Вопрос: а на кой суетиться-то было? Дурдом!
— Ладно, молод еще критику наводить. Смотри за энцефалограммой.
Лина не чувствовала ни рук, ни ног. Не могла понять положения, в котором находилась, — похоже, ее подвесили в бассейне с теплой жидкостью, придали ее телу нулевую плавучесть, завязали глаза и лишили тем всякой пространственной ориентировки. Невесомость. “Сенсорная депривация” — выплыл откуда-то из глубин памяти непонятного смысла термин.
Она открыла рот и кашлянула. Челюсти слушались ее — это несло малую, но все же значимую надежду. И язык слушался. В горле что-то булькало… Бог с ним, с горлом, попробуем объяснить так, как получится.
— Неу, hеу, — сказала она сиплым голосом чудовища, вынырнувшим из лох-несских глубин. — What the hell is that? I don…t like to sleep at all, enough for me. Untie me, you, pair of ckickenheads!
— Заговорила, — констатировал первый голос. — По-английски балакает. Вы чего-нибудь поняли, Мефодьсвятополкыч ?
— Понял, — сказал человек, названный Мефодьсвятополкычем. — Почему ты не поставишь себе английский, Петр? Давно пора.
— Да ну, Мефодьсвятополкыч, некогда все как-то.
— Отлыниваешь? Или брезгуешь?
— Да нет, честно некогда. И некуда ставить — в голове все забито под завязку, надо что-то выгружать, а выгружать нечего, все для дела, все сплошь полезные программы. Английский, говорите?
— Ну да, английский. Так я и сказал.
— Чуть позже. Не хочу, чтоб крыша поехала… Что она там сказала, кстати?
— Говорит, что спать не хочет. И ругается. Отпустите меня, говорит, куриноголовые, умственно неполноценные.
— Кто куриноголовые, мы? — первый голос слегка взъярился. — Скажите ей, что сама она… Коза, да. Так и скажите, Мефодьсвятополкыч.